13. В рубрике «Книжные рецензии» среди прочих публикуется рецензия Мацея Паровского/Maciej Parowski “Pajac! Pupil!! Ojcobójca!!!/Клоун! Питомец (любимец, баловень, воспитанник)!! Отцеборец!!!”, которую стоит привести полностью:

Миновал едва лишь год с тех пор, как ушел Станислав Лем, а мы уже имеем три теоретически новые и наверняка оригинальные книги, посвященные его трудам и личности. Роберт Стиллер – переводчик, составитель антологий, эссеист, литературный авантюрист (и в хорошем, и в плохом значении этого слова) вырвался вперед – за пару месяцев до круглой даты.

Вот аккурат это трудным не было. Все книги – Стиллера, Орлиньского, Орамуса – существовали интеллектуально, а в значительной мере и физически, уже гораздо ранее. Свои литературные труды Лем завершил добрых несколько лет назад, а возраст его эссеистских книг (“Dialogi”, “Summa technologii”, “Filozofia przypadku”, “Fantastyka I futurologia”) исчисляется десятками лет. В последнее время великий мастер польской и мировой научной фантастики давал интервью и писал научно-популярные статьи. Идейные битвы, в которых схлестнулись с Лемом Стиллер и Орамус и благородная информационная кампания Орлиньского разыгрываются на хорошо очерченном поле.

Каждый из этих господ был лично знаком с Лемом и пользуется этим знакомством. Наиболее симпатично и скромно ведет себя Орлиньский. Орамус рисует критический и злобный портрет Лема, но также не скрывает, что, случалось, выводил Мастера из себя.

Стиллер демонстрирует бесстыдное кокетство, превращая свою тонкую книжку в один большой монолог (с вписанным в текст кротким поддакиванием Лема!), в котором он объясняет чуть более старшему него Сташеку, в чем кроются его недостатки. Он рассказывает Лему, как неважно складываются его взаимоотношения с издателями, иллюстраторами, переводчиками (это последнее представляет собой особенный интерес), как будто Лем сам этого не знает. Он неустанно напоминает ему о своих, Стиллера, заслугах и намечает ему интересные пути развития.

“Lemie! po co umarles?/Лем! зачем ты умер?” – это такая же курьезная книга, как и ее название. Курьезная, но не идиотская. Когда Стиллер подсчитывает огрехи автора «Соляриса» в космонавтике и психологии в его произведениях, когда упрекает его в отсутствии слуха по отношению к эротике и… метафизике, когда направляет Лема на путь писательства, сближающий его с Кестлером, Оруэллом, Рэнд… то его мегаломанская фраза становится менее несносной. Столь же интересной вырисовывается попытка реконструкции лемовских целей в идейных битвах (политика, Интернет, военное дело, демографический взрыв, безумные версии теоретиков и идеологов). Привлекают внимание и замечания о совместном еврейском происхождении. Хороши атаки на великороссов и провоцирующая полемика с размазанной польскостью.

“Co to sa sępulki?/Что еще за сепульки?” на этом фоне образец такта и хорошо вылепленная информационная пилюля, сотворенная начитанным и все еще влюбленным в Лема критиком. Орлиньский, что можно было увидеть в интервью, данном корреспонденту газеты “Gazeta Wyborcza”, несмотря на несовпадение отдельных мнений, понравился Лему, но не злоупотребляет этим.

Его произведение, стилизованное под шутливый лексикон, более значительная книга, чем мне показалось, когда я ознакомился с ее фрагментами в журнале “Duży Format”. В книге нет интервью, в ней содержатся компетентные статейки, повествующие об избранных книгах Мастера, особах, явлениях, есть несколько закулисных вкусностей (хотя бы о ненавистном ПНР-овском министре Вильхельме, портретированном в романе «Глас Божий»). Орлиньский не ведет с Лемом духовной войны и не становится на сторону его противников. Он делится с читателями знаниями и восхищением, указывает на интересные закономерности в произведениях Лема (например, на его очарованность военным снаряжением).

Однако даже Орлиньский замечает и фиксирует вписанные в творчество Лема (и его личность) парадоксы. «Лем многократно метал громы и молнии, протестуя против развития литературы типа pulp fiction, хотя сам из нее произошел» — это не голословное утверждение, потому что он пишет это после подробного описания мало известных газетных первых литературных опытов Мастера.

У Орамуса были все возможные задатки для того, чтобы стать первым лемологом еще в ПНР. Он писал письма Мастеру в свои студенческие годы, а как писатель и критик посещал дом Лема с пивом и колбасой, взял у Мастера несколько интервью. И Лем также, проезжая как-то через Мысленице, решил наведаться к Орамусу. Однако им неизменно что-то мешало – если не случайность, то разница в характерах. В Орамусе было слишком мало от последователя и слишком много от насмешника, имеющего фундаментальные проблемы с самой идеей авторитета.

Все это есть в книге “Bogowie Lema/Боги Лема”. Орамус оказался для Лема критиком столь же пытливым, как и Орлиньский, но беспощадным до соскальзывания на грань бестактности. Когда Орамус издевается над феминистскими прочтениями романа «Солярис», когда в ходе интервью он объединяется с Лемом в экологической и гуманистической заботах, это выглядит вполне приличным. Но когда Орамус в разговоре с переводчиками, литературными агентами клепает каталог плохих черт характера Мастера, то он этим скверным образом грешит против писательской солидарности. Дайте мне пять минут, и я найду и издателей, и агентов, и редакторов, которые вполне чистосердечно накатят на Орамуса гораздо более тяжелые бочки.

Однако не в этом суть сей интересной с другой стороны психодрамы. Орамус разыгрывает здесь фарс не только от своего имени, но и от имени значительной части своего поколения. По сути он не воюет с Лемом, но высвобождается из-под влияния великой подавляющей личности, которая сформировала ему фантастический, литературный и интеллектуальный мир, лишь позднее надстраивавшийся в противовес Лему. Орамуса меньше волнует то, что Лем – атеист, закоренелый материалист, что он совершал разнообразные ошибки и что он не понимает современных средств массовой коммуникации и передачи информации. Он совершает в отношении Лема ритуальное отцеубийство и с облегчением отряхивает с себя все с этим связанное, потому что он мог бы стать таким же как Лем, но, к счастью, не стал. Это не зависть, это разрыв. Отбрасывание.

Каждый из авторов вписал в свою книгу – намеренно или ненамеренно – автопортрет. Стиллер – нарцисс и неисправимый “besserwisser”, который даже Лема стремится поправить. Орлиньский, напротив, невозмутимый проводник по буйным садам поп-культуры, одобряющий даже те лемовские произведения, которые сам Мастер не любил. Орамус священнодействует, демонстрируя позицию пытливого мизантропа и насмешника.

На уровне фраз наши зоилы раскрываются следующим образом. «Твоя огромная и неустанно увеличивающаяся начитанность в современной научной литературе и подкрепленное ею критическое отдаление незаменимы» (Стиллер). «В 60-х годах Лем с иронией поглядывал на рождавшуюся в среде интеллигенции демократическую оппозицию» (Орлиньский). «Наверное каждый любит пошутить, но когда шутят над ним, мгновенно утрачивает чувство юмора» (Орамус).Только ли Лема вы, панове, имели в виду?

Robert Stiller “Lemie! po co umarłes?” “Vis-a-vis Etuda”, 2006.

Wojciech Orliński “Lemologia. Co to sa sepulki? Wszystko o Lemie”. “Znak”, 2006.

Marek Oramus “Bogowie Lema”. “Wydawnictwo Kurpisz”, 2007.

7. К сожалению, это случилось: 27 марта 2006 года и Польша, и весь мир потеряли великого писателя и самобытного философа – на 85-м году жизни скончался Станислав Лем. Журнал откликнулся на скорбное событие написанной Мареком Орамусом статьей (стр. 4—5), которая называется:

Станислав Лем был великим и, пожалуй, недооцененным народным достоянием. В принципе не известно, как мог возникнуть такой феномен в отсталой de facto в научном и техническом отношении стране. Нам очень повезло, что мы могли читать его в оригинале.

До Второй мировой войны фантастика в польской литературе не имела ни крепких традиций, ни богатой репрезентации относительно количества авторов или произведений. Усилия Антония Смушкевича, который в монографии “Zaczarowana gra/Волшебная игра” искал следы проявления научной фантастики в нашем литературном прошлом, или авторов-составителей антологии “Polska nowela fantastyczna/Польская фантастическая новелла”, где представлены некоторые исторические достижения этого литературного направления, не меняют того удручающего факта, что с этой точки зрения мы отставали от мирового авангарда. Согласно моей оценке, польская фантастика после Второй мировой войны остановилась где-то на уровне Герберта Уэллса или историй об одиноких изобретателях и безумных ученых, меняющих мощью своих новаторских научных и технических достижений облик цивилизации. Такая ситуация длилась вплоть до выхода на сцену Станислава Лема, который в одиночку, не опираясь на поддержку критики или коллег по перу, засыпал пропасть, отделявшую нас от мировой фантастики. При этом он не вдохновлялся также ни отечественной наукой, но отечественной же техникой, поскольку откуда было взяться той и другой в разрушенной войной стране.

Понятно, что Лем свершил сей титанический труд не сразу. Должно было пройти 15 лет с его фактического дебюта в жанре (“Człowiek z Marsa/Человек с Марса”, 1946), чтобы читателям и критикам стало ясно, что появился выдающийся писатель. На очень плодотворной для Лема грани 50-60-х годов им был возведен фундамент корпуса его произведений, в который вошли те из них, которые считаются ныне классическими и с которыми в последующие десятилетия идентифицировалось его имя: “Powrót z gwiazd/Возвращение со звезд”, “Eden/Эдем”, “Solaris/Солярис”, “Niezwyciężony/Непобедимый”, “Dzienniki gwiazdowe/Звездные дневники”. Из созданных в это время “Сказок роботов/Bajki robotów” вскоре родилась бессмертная “Cyberiada/Кибериада”.

Лем не только не уступал мировым тенденциям в сочинении рассказов о будущем, но и очень скоро принялся придавать этим тенденциям такие качества, которых до него мировая фантастика не знала. Фантастический гротеск Лем вознес на такую высоту, что писателя без особого преувеличения можно счесть его отцом. “Cyberiada” – это бриллиант сам по себе, как и мой любимый “Kongres futurologiczny/Футурологический конгресс”, а также рассказы и повести с бесстрашным Ийоном Тихим в главной роли. Он брался за выполнение таких заданий для научной фантастики, которые казались головоломными – таких, как повествование о расшифровке письма, посланного со звезд, наблюдаемого с точки зрения математического гения (“Głos Pana/Глас Господень”), имитация лекций суперразумного компьютера (“Golem XIV/Голем XIV”) или рецензирование несуществующих книг (“Doskonała próżnia/Абсолютный вакуум”); в этих рецензиях он представлял читателям невероятные замыслы с пограничья науки, футурологии и философии, а также развенчивал литературные течения вроде nouveau roman. Лем следил за движением мировых научных фронтов, стараясь знакомиться со всеми новинками в науке и технологии, и, опираясь на это, формулировал прогнозы, в значительной мере оправдавшиеся ныне. Вспомним здесь хотя бы о вскармливаемых в компьютере цифровых организмах из рассказа “Non serviam”; не миновали и два десятилетия, а эта идея уже дождалась реализации в западных научных учреждениях.

Таким образом, Лем не только вывел жанр НФ из польского захолустья на мировые пути-дороги, но также и сам в одиночку заменял целый батальон писателей, потому что умел все. Филип Дик, который столкнулся с творчеством Лема при оказии издания у нас его романа “Ubik/Убик” (Лем включил этот роман в состав недолго существовавшей книжной серии “Stanisław Lem poleca/Станислав Лем советует”), всерьез отрицал его существование. По его мнению, автора «Астронавтов» сотворил КГБ, потому что не может такого быть, чтобы один человек располагал такой всесторонностью и свободой в разработке тем и плодотворностью в различных видах и жанрах литературы. Дик, один из выдающихся американских писателей ХХ века, а может быть и самый выдающийся, в ходе собственной литературной работы видел, какого «многоборья» требует НФ, поэтому знал, что говорит. А сам Лем как-то сказал, что достаточно его встряхнуть, чтобы «закишело логарифмами» — настолько перенасыщен он был наукой.

В годы моей молодости Станислав Лем был несомненным гуру этой литературы. Плоды его творчества мы знали вразбивку, кидались на каждую новинку, подписанную его именем, в частных разговорах даже «говорили Лемом». Те писатели, которые дебютировали в 1970-х годах и позже, чувствовали необходимость определения своего отношения к Лему, потому что автор «Гласа Господнего» не только на голову превышал их замыслами, но также очень высоко установил планку исполнения, «завысил уровень», как говаривали на учебных курсах. Хотя он жил в той же, что и они, стране, и редко выезжал, жил как бы в башне из слоновой кости, к нему трудно было попасть, он не братался с коллегами, не участвовал в фэновском движении. Некоторые обижались на него за это; не случайно Лем оказался, например, не достойным награждения премией имени Зайделя. Во время проведения Полкона в Кракове фэны все же превозмогли себя и решили присудить ему специальную премию. Понимая, что писатель не придет на церемонию вручения премий, они привезли статуэтку ему домой. Лем встретил их без особого энтузиазма. «Принесли мне что-то похожее на колотушку для убоя свиней, поэтому я тут же отнес ее на кухню» — рассказывал он мне об этом позже.

В какой-то момент на мое восприятие творчества Лема повлиял тот факт, что я сам стал автором литературы этого жанра. Это углубление в литературу в практическом отношении позволило мне полнее оценить класс писателя и изощренности используемых им средств. Можно сказать, что тогда, в 70-80-х годах, мы все находились в тени Лема, и обойти его стороной было невозможно, потому что он возвышался на горизонте как гигантский монумент. То, что мы писали, вырастало в значительной мере из Лема и из сопротивления Лему, но он всегда был для нас точкой отсчета. Мы были также ему благодарны: хоть мы и слабо разбирались в достижениях и тенденциях западной фантастики, но благодаря Лему не имели комплексов. Лем был для нас вратами в НФ-литературу, он нас снабдил паспортами этой заколдованной страны, благодаря чему мы не чувствовали себя там убогими родственниками. Его творчество возвышало также нас хотя бы потому, что мы говорили на том же языке и читали Мастера в оригинале, в полной мере наслаждаясь его словесными играми и особым юмором. «Тетку паровоза на шницелях прокатить» — повторяли мы с любовью, а стихи Электрибальта доводили нас чуть ли не до метафизических переживаний. Насколько мне известно, следующие поколения писателей не пережили такого очарования Лемом, они им пренебрегали или и вовсе его отвергали. Не завидую им в этом «высвобождении», считаю, что они в чем-то существенном себя обеднили.

Позже некоторых из нас стал раздражать его непримиримый атеизм: «Я не могу дать согласия на существование какого бы то ни было Бога». В те времена, когда триумфировал подход Иоанна Павла II, столь далеко зашедшая религиозная отрешенность Лема виделась мне находящейся не на месте. Мне казалось, что этим обедняется его творчество, лишенное существенного элемента. Лех Енчмык оценил это со свойственной ему бескомпромиссностью следующим образом: «Парень выбрасывает из мозаики важнейший элемент и удивляется тому, что у него ничего не стыкуется». Где-то в начале XXI века мне начало казаться, что Лем смягчается, а его непримиримость относительно Бога уступает более благосклонным раздумьям. Когда я спросил его об этом в ходе одной из наших с ним бесед, он устроил мне головомойку. Да, он знает, что окупается скорее вера, чем неверие – сказал Лем, имея в виду, вероятно, пари Паскаля – но не станет менять свои взгляды на старости лет и переходить в ислам или какую-либо другую религию. Смерть неотвратимо кладет всему конец, после нее ничего уже нет. Интересно, стал ли бы он теперь, когда оказался по той стороне, с той же настойчивостью отстаивать свое мнение.

Трурль и Клапауций, пара механических конструкторов из «Кибериады», всегда казались мне двумя сторонами личности Лема. Первый – вспыльчивый, искусный в своем ремесле, но вечно попадающий из-за своей горячности в неприятности. Второй – холодный скептик, который ко всему подходит с крайней осторожностью. Хотя в повседневном быту Лем вел себя скорее как Клапауций, по моему мнению он всегда имел в себе нечто от Tрурля – упрямого, несносного, старавшегося любой ценой настоять на своем.

Теперь Трурль и Клапауций мертвы. Но равным образом я мог бы написать: Пиркс и Ийон Тихий мертвы. Когда умирает писатель, все его герои окончательно умирают вместе с ним (правда Пиркс погиб в последнем романе Лема «Фиаско», но во власти писателя лежало его воскрешение или представление неизвестных эпизодов из его прошлого. Теперь мы отрезаны от этой иллюзорной возможности).

Таким образом герои Лема умерли вместе с ним, и оказалась завершенной большая глава польской фантастики. Однако ныне видно, что к подобному выводу можно было прийти уже в 1988 году, когда Лем официально объявил о своем расставании с беллетристикой, отсылая сам себя на писательскую пенсию. Он, правда, писал статьи, давал интервью, которые слагались в целые книги, вырабатывал прогнозы и диагнозы, показывая в каком направлении движется молох цивилизации, но раздел беллетристики оставался для него замкнутым на ключ, а немногочисленные попытки возвращения, особенно в короткой форме, терпели неудачу. Писатель в конце концов признался в разговоре со Станиславом Бересем, что под старость опасался упадка литературной формы и предпочел вовремя уйти с литературной сцены. Это дилемма, которую вынуждены решать большие мастера спорта, особенно боксеры – когда им сойти с ринга: на вершине славы или только после сокрушительного нокаута. Лем решил эту дилемму путем перестраховки, отказавшись от сюжетной прозы, выдуманных героев и ситуаций.

Что касается меня, я всегда считал это решение преждевременным, если не ошибочным. Когда я спрашивал о нем писателя, он объяснял, что имел на него право, что он свое написал, что ему уже наскучило придумывание сюжетов, что он предпочитает высказываться в публицистике. Все это правда – и все же я считал (и продолжаю считать), что писатель такого ранга, одаренный талантом такой величины и интенсивности, находится как бы на общественной службе и перестает быть находящимся лишь в своей собственности. Он становится чем-то вроде общественного достояния и, пока у него хватает сил и воображения, не должен выпускать перо из пальцев. Хотя Лем пользовался этим пером, сочиняя статьи и эссе, существует все же разница между художественным произведением и тем, что пишется с пылу, с жару, между завтраком и полдником, рассуждениями на различные темы. Другими словами, я упрекал моего любимого писателя в том, что он всплыл на литературную мель и в какой-то момент – слишком рано – отослал себя на позицию наблюдателя.

Последствием этого поспешного решения оказалось то, что Лем с начала 1990-х годов стал превращаться в живую окаменелость, в классика, почившего на лаврах и – если продолжить пользоваться спортивной терминологией – перестал бить жизненные рекорды. Я видел в этом проявление мелочности, разочарования тем фактом, что, несмотря на несомненные достижения, он не пользовался особой любовью и был не слишком высоко возносимым под небеса. Существовали ли поводы для такой обиды? Несмотря на перевод его произведений на 41 язык и продажу 27 миллионов книжных экземпляров, Лем не дождался ни одного великого бестселлера, который прославил бы его во всем мире и last but not least обсыпал долларами. Ему кошмарно не повезло с кинематографистами. Однако, не сочиняя новых произведений, он перестал подогревать интерес к уже написанным и принимать участие в тех изменениях, которым подвергалась научная фантастика. Его писательство всегда черпало многое из достижений науки, из великих открытий и научных дискуссий. Проблематика его творений осталась, правда, живой, но старосветские сценография и техника по мере того, как текли годы, все более ассоциировались с Жюлем Верном.

Вероятно следует согласиться с тем мнением Малгожаты Шпаковской, что Лем был хорош в железках и механических устройствах, но, по правде говоря, электроники не понимал. Она казалась ему несколько более сложным продуктом слесарного ремесла, из которого он вытащил все, что удалось, но в дальнейшем нужно было уже менять подход. Поэтому возможно, что под конец 80-х годов XX века Лем уже не чувствовал перемен в лоне цивилизации, не принимал их и не понимал. Продуцируя свои анализы и прогнозы, он полагал, что следит за главными направлениями перемен, хотя de facto находился на паркинговой орбите. Его звезда все более тускнела, ослабевало восприятие его произведений, и в конце концов пришло поколение, которое отправилось в поисках науки и развлечения к другим писателям. А может, если бы не было этих 17 лет на битом стекле, увядания Лема и вовсе бы не случилось?

Надо же было такому статься, что через три дня после смерти Лема мне пришлось отправиться за покупками в большой супермаркет. Там я из любопытства заглянул также в книжный отдел. Среди множества книг на полках не было ни одной его авторства.

Ну и последний материал этого номера – рецензия Марека Орамуса (из цикла “Пятое пиво”), на несколько неожиданное произведение (или, точнее, сборник таких произведений) – “Апокрифы Нового Завета. Апокрифические евангелия” (“Apokryfy Nowego Testamentu. Ewangelie apokryficzne”. Tłum. róźni. “WAM”, 2003), которую он назвал:

"Будучи неутомимым искателем следов фантастики в творениях человеческой мысли, я время от времени забредаю в такие места, где меня никто не ждет. Полтора года назад я позволил себе рассмотреть под этим углом зрения третий том «Апокрифов Нового Завета» (“Nowa Fantastyka” 2/2002), содержащий апокрифические письма и апокалипсисы. Сейчас вышел из печати первый том, из-за его значительного объема разделенный на две части. В этом томе содержатся сведения, в основном подобные тем, которые изложены в официальных Евангелиях, но они или иначе поданы, или обогащены новыми деталями (например, о детстве Иисуса).

Как поясняет во вступлении ксендз Марек Старовейский, sрiritus movens всего этого предприятия, апокрифы важны не только из-за благочестивого усилия заполнить евангелические белые пятна. Часть из них могла сохранить элементы христианской традиции времен Христа, которая, где-то в других местах опущенная, была записана в деформированной форме и теперь, много лет спустя, может быть отделена исследователем подобно зерну от плевел. В обиходе апокрифы считают еретическими текстами, то есть проклятыми Церковью; однако многие из них демонстрируют вполне ортодоксальный подход. Часть результатов этого творчества в ходе обработки превратилась в легенды и предания, являя собой интересный вид религиозной фантастики, обладающей безусловной эстетической и литературной красотой.

Раз уж евангелие, то это, известное дело: рождение, детство, учение, муки Христовы, дополнительные сведения о святой Деве Марии и святом Иосифе, а также важных деятелей, выступавших на евангелическом фоне, например святом Иоанне Крестителе или Пилате. Неизвестные авторы трудились также над эпилогом или описанием судеб ключевых фигур после вознесения Христа в небеса. Книги оснащены примечаниями, комментариями и т.п.; из них следует, что большинство авторов черпали вдохновение из Евангелий святых Марка, Матвея, Луки и Иоанна. Но нашего читателя, как я понимаю, интересуют прежде всего фантастические элементы.

Пожалуй, больше всего таковых элементов в текстах, посвященных детству Иисуса, о котором у евангелистов мало чего написано. Тут в нескольких текстах (главным образом в «Евангелии от Фомы») повторяется описание того, как Иисус развлечения ради лепил из глины воробьев, оживлял их и выпускал летать в небесах. Когда Его задел плечом бегущий мальчик, он проклял "обидчика" и тот упал наземь бездыханным; но гораздо чаще Иисус излечивал от болезней и недомоганий не только детей, но и взрослых. Апокрифисты, вероятно, воображали себе, что детство Бога, вселенного в человека, должно было быть порой обнаружения Им необычайных способностей, освоения их, своего рода барахтанья среди чудес. Только после такого этапа игры, стараются они уверить, к Нему пришло чувство меры и понимания того, что, обладая божественными качествами, нужно и вести себя как Бог.

Довольно интересной выглядит с этой точки зрения пора взросления Христа. Его учение длилось коротко, поскольку, когда учитель начал объяснять Ему первую букву, Иисус прервал того на полуслове и перечислил все буквы греческого алфавита, обширно комментируя каждую из них, так что несчастный наставник оторопел и растерянно заявил, что ничему новому научить мальчика не может. Добряк святой Иосиф попытался приохотить Его к столярничеству; но, когда они обрезали одну из досок слишком коротко, Иисус попросту нарастил ее до нужного размера – тем все и кончилось. Подобным образом, когда Иисуса отдали в учение красильщику, а тот поставил Его следить за чаном с голубой краской, мальчик загрузил в чан все материалы, предназначенные для крашения. Красильщик, вернувшись, рвал волосы на голове, подсчитывая убытки; но каково же было его удивление, когда обнаружилось, что вынутые из чана одежды покрашены в точном соответствии с заказами. То есть апокрифисты показывают Иисуса, как рассеянного индивида, погруженного в размышления над чем-то чрезвычайно важным и обращающего мало внимания на земную суету.

Это наивный, мягко говоря, подход к личности Искупителя и, в то же время, добродушное Его описание, целью которого является возбуждение в людях симпатии по отношению к Нему. Дальше прочих заходит в этом моменте «Евангелие от Псевдо-Матфея»; когда святая семья пришла к придорожной пещере и решила там отдохнуть, «вдруг из пещеры вышло великое множество драконов», однако, увидев Иисуса (которому в ту пору было два года), «они поклонились и ушли». «Также львы и леопарды поклонились Ему и сопровождали Его в пустыне. Везде, где шли Мария и Иосиф, они шли перед ними, показывая им дорогу, и нагибая головы свои, поклонялись Иисусу. <…> Львы шли вместе с волами, ослами и вьючными животными, нужными им, — и они не причиняли никакого зла, и оставались кроткими среди овец и баранов, которых Иосиф и Мария взяли из Иудеи». А на третий день пути, «когда Мария утомилась в пустыне от слишком сильного жара», «Младенец Иисус, который был на руках Своей Матери, сказал пальме: дерево, наклони свои ветки и напитай Мою Мать твоими плодами. Тотчас же, по слову Его, пальма склонила вершину свою к ногам Марии, и, собрав плоды, которые были на ней, все ими насытились. <…> Тогда сказал Иисус: поднимись пальма <…> и пусть из-под корней твоих истечет источник, который скрыт под землей, и пусть даст нам воду утолить жажду нашу. И тотчас пальма поднялась и между корнями ее начал пробиваться источник воды, весьма прозрачной и величайшей сладости». Ну а поскольку дорога слишком уж длилась, Христос укоротил ее в тридцать раз, так что они вскоре оказались у границ Египта. Воистину, способ, который использовал Христос, мог бы революционизировать наш убогий транспорт.

В «Легенде о святом Иоанне Крестителе» мы имеем дело с летающей головой указанного персонажа; как известно, голову эту отделили от тела по приказу Ирода, который обещал ее Саломее за танец. Иоанн сидел в темнице у Ирода, поскольку порицал его за прелюбодеяние с Иродиадой, вероломной женой брата Ирода Филипа. Принесенная на блюде голова «перелетела в середину пиршественного зала пред глаза царя и его вельмож. В тот же миг крыша дворца распахнулась, и голова Иоанна вылетела наружу». В последовавшие три года она парила над Иерусалимом, деморализуя порочного царя. Иродиада, разумеется, живьем попала в ад, а дочь ее, Саломея, провалилась под лед на реке Сикорис. (Овладение источником энергии, на протяжении трех лет удерживавшей голову Иоанна в воздухе, мигом решило бы все земные энергетические проблемы).

Большинство апокрифических евангелий писались всерьез, хотя нам может показаться иное. В знаменитом разговоре Дьявола с Адом, уведомленным о том, что Христос снисходит в Пекло с намерением воскресить верующих, проскальзывают воистину драматические нотки — Ад говорит о себе: «Еще тогда, когда услышал я заповедь слов Его, сотрясся я, пораженный ужасом, и все служители мои пришли во смятение» (“Евангелие от Никодима”). Трезво мыслящий Ад достаточно реалистично оценивает ситуацию, он не питает иллюзий относительно паршивости обязанностей, на него возложенных.

Подобным образом не до шуток и автору «Вопросов Варфоломея», где по желанию Варфоломея Иисус выводит из ада начальника дьяволов, самого демона Белиара. «И как только Михаил вострубил, земля задрожала и вышел Белиар, удерживаемый шестьсот шестьюдесятью ангелами и связанный огненными цепями. Он возвышался на тысячу шестьсот и еще сорок локтей. Его лицо было подобно огненной молнии, но глаза были темными, а из ноздрей вырывался вонючий дым. Его пасть была как пропасть с крутыми стенами; единственное его крыло распростиралось на восемьдесят локтей. Апостолы, едва увидев его, пали лицами вниз и стали подобно мертвым». Действительно, трудно ожидать от пугливых смертных иной реакции на такое страшилище. У Иисуса, однако, есть Варфоломей. «”Как я тебе и сказал, взойди ему на загривок, чтобы спросить, каково его могущество”. Варфоломей подошел к нему, взошел на загривок и втоптал демона лицом в землю аж по уши».

Эх, если бы со всеми демонами удалось так расправиться!"

5. В рубрике «Кино и фантастика» Петр Маньковский /Piotr Mańkowski в статье “Trzej muszkieterowie horroru/Три мушкетера horror-а” сравнивает между собой три нашумевших фильма: “Resident Evil” (реж. Пол Андерсон, США, 2002), “Jeepers Creepers” (реж. В. Сальва, США, 2001) и “Fraility” (реж. Билл Пакстон, США, 2002) (стр. 58-59); Аркадиуш Гжегожак/Arkadiusz Grzegorzak в статье “Popkorn, przywieźli!/Попкорн привезли!” без особого восторга представляет читателям журнала фильм режиссера Грега Гардинерана “Man in Black 2” (США, 2002) (стр. 60-61).

6. В рубрике “Multymedia” Якуб Остроменцкий/Jakub Ostromięcki в статье “Fantastyczny heawy metal/Фантастический heawy metal” рассказывает о творчестве ряда «металлических» рок-групп: “Agent Steel”, “Bal Sagoth”, “Bathory”, “Black Sabbath” (Dio), “Blind Guardian”, “Bolt Thrower”, "Chrimson Glory” (стр. 62-64). В номере размещена первая часть статьи.

7. В рубрике «Фантастические саундтреки» Бартек Свидерский/Bartek Świderski описывает саундтрек фильма режиссера Стенли Кубрика «Механический апельсин» (стр. 61).

8. В рубрике «Критики о фантаcтике» Тимотеуш Павловский/Tymoteusz Pawłowski в статье “Wojny wśród gwiazd I smoków/Войны среди звезд и драконов” рассказывает о стратегии и тактике войн, развертывающихся в научной фантастике и фэнтези по воле и решению писателей (стр. 66-67).

9. В рубрике «Рецензии» Доминика Матерская сравнивает два сборника коротких текстов постепенно завоевывающего популярность английского писателя Нила Геймана «Звездная пыль» и «Дым и зеркала» (Neil Gaiman “Gwiezdny pył” (это “Stardust”, 1999) i “Dym I lustra” (это “Smoke and Mirrors”, 1998). Tłum. Paulina Braiter. “MAG”, 2002. Серия “Andrzej Sapkowski poleca”), а Яцек Дукай в общем хвалит роман Нила Геймана «Американские боги» (Neil Gaiman “Amerykańscy bogowie ”. Tłum. Paulina Braiter. “MAG”, 2002. Серия “Andrzej Sapkowski poleca”) (стр. 68);

Марек Орамус представляет читателям роман американского мастера «ужасов» Джеймса Херберта «Другие» (James Herbert “Inni” – это “Others”, 1999. Tłum. Małgorzata Kicana. “Zysk I S-ka”, 2002), в котором частный детектив ведет сложное расследование в среде цирковых уродцев;

а Изабеля Шольц рассказывает о новом романе знаменитого американского писателя Стивена Кинга «Ловец снов» (Stephen King “Łowca snow” – это “Dreamcatcher”, 2001. Tłum. Arkadiusz Nakoniecznik. “Prószyński i S-ka”, 2001) (стр. 69).

Далее некто Anihilator хвалит второй том «удивительно хорошей и оригинальной космической оперы <...> новейшей звезды российской фантастики» — «Императоры иллюзий» Сергея Лукьяненко (Siergiej Łukianienko “Imperatorzy iluzji” – это «Императоры иллюзий», 1996. Tłum. Ewa Skórska/ “Amber”, 2002. Серия “Mistrzowie SF I Fantasy”);

он же, Anihilator, без особого восторга («нет ничего нового») сообщает о появлении на польских книжных прилавках сборника рассказов американской писательницы Урсулы Ле Гуин «Сказания Земноморья» (Ursula K. Le Guin “Opowieści z Ziemnomorza” – это “Tales from Earthsea”. Tłum. Paulina Braiter. “Prószyński i S-ka”, 2002);

некто Predator утверждает, что написанный в 1952 году роман американского писателя Айзека Азимова «Основание и Империя» (Isaac Asimov “Fundacja I Imperium” – это “Fundation and Empire”. Tłum. Andrzej Jankowski. “Rebis”, 2002) ныне читается с холодком. «Роман сохранил достоинства в сфере сюжета, образы героев четко очерчены, язык и поведение действующих лиц индивидуализированы. Хорошее впечатление портит челобитное отношение к психоистории, которая с научной точки зрения является надувательством…»;

Изабеля Шольц/Izabela Szolz находит, что роман канадского писателя Дэйва Дункана «Властелин Огненных Земель» (Dave Duncan “Władca Ognistych Krain” – это “Lord of the Fire Lands”, 1999. Tłum. Jacek Manicki. “MAG”, 2001) весьма даже неплох, как отдельно читаемый роман фэнтези, но, будучи частью цикла «Королевские клинки», не вносит в этот цикл ничего нового;

а Анна Возняк/Anna Woźniak предупреждает читателей, что роман американского писателя Пола Андерсона «Звезды это также огонь» (Poul Anderson “Gwiazdy są także ogniem” – это “The Stars are also Fire”, 1984. Tłum. Jacek Spólny. “Zysk I S-ka”, 2002) – «толстенный томище с черепашьим действием и выдуманным сюжетом», за чтение которого не стоит и браться (стр. 70).

10. В рубрике «Наука и НФ» Марек Орамус/Marek Oramus представляет читателям книгу американского писателя Эрика Дэвиса «ТехГноза. Миф, магия + мистицизм в информационной эпохе» (Erik Davis “TechGnoza. Mit, magia + mistycyzm w wieku informacji”. Tłum. Jerzy Kierul. “Rebis”, 2002. Серия “Biblioteka Nowej Myśli”, где между технологией и магией проводится весьма зыбкая граница;

он же, Марек Орамус/MO, советует обратить внимание на новую (уже третью в Польше) книгу Китти Фергюсон «Как измерить вселенную. История установления размеров космоса» (Kitty Ferguson ”Jak zmierzyć wszechświat. Historia poszukiwań rozmiarów kosmosu”. Tłum. Jacek Bieroń. “Zysk I S-ka”, 2002);

а Дорота Малиновская/DM рассказывает много интересного о весьма полезной книге известного философа Эвана Макфейла «Эволюция сознания» (Euan M. Macphail “Ewolucja świadomości”. Tłum. Robert Bartold. “Rebis”, 2002. Серия “Nowe Horyzonty”) (стр. 71).

11. В этой же рубрике «Наука и НФ» Марек Хуберат/Marek S. Huberat в обширной (3 с лишним страницы) статье “Młot na krasnoludki/Молот гномов” (стр. 72 – 75) демонстрирует свой (всесторонний, но иногда весьма пристрастный) взгляд на возможность существования и несуществования гномов, особенности их поведения… Ну и на много чего еще. Как это ни странно, в библиографии Хуберата на сайте ФАНТЛАБ эта статья не учтена.

12. В рубрике ”FELIETONY” Marek Hołyński в статье ”Dobry żart tynfa wart/Хорошая шутка дорогого стоит” из цикла “Е-мейлом из Нового Света” рассказывает о своем (и приятелей) отношении к анекдотам (стр. 75);

Lech Jęczmyk в статье ”Przerażająca irracjonalność działnia/Поразительная иррациональность деяний” из цикла «Новое средневековье» размышляет над проблемой разрушения устоев и обычаев в современном «цивилизованном» мире (стр. 76 -77).

а Marek Oramus в статье ”Lube zgliszcza/Милые пепелища” сравнивает новое издание бесед Береся с Лемом (“Tako rzecze… Lem. Ze Stanisławem Lemem rozmawia Stanisław Bereś”. “Wydawnictwo Literackie”, 2002). В эту книгу включены три новые главы плюс четвертая – о ситуации Польше и поляков два десятка лет назад, которая в первое издание по ряду причин не попала. И тон высказываний Лема другой – он иногда прямо на крик срывается. Интересные наблюдения и интерпретации. Поставим на этой публикации «птичку» для памяти (стр. 78).

16. В списках бестселлеров за июнь 2002 года из книг польских авторов находятся “Rewolucja z dostawą na miejsce” Марека Орамуса, “THE BESTiarium” Марцина Вольского, “Władzy nocy, złodzieje snów” Эугенюша Дембского, “Technomagia I smoki” Марека Уткина; из книг российских авторов: “Adamant Henny” Ника Перумова и “Pieriestrojka w Wielkim Guslarze” Кира Булычева (стр. 80).

17. В рубрике NA KSIȨGARSKIM RYNKU перечислены 23 авторские книги (из них 5 – переиздания).

5. В рубрике «Из польской фантастики» напечатан рассказ Эугенюша Дембского/Eugeniusz Dębski ”Co za Day!/Что за Дэй!” (стр. 35-41). Иллюстрации ПАТРИЦИИ МОРАН/Patrycja Moran.

Типичная польская семья (рассказчик, жена, двое детей), граждане одной из полноправных стран Общего рынка и Европейского содружества, едут на праздники («День Благодарения») на деревню к бабушке…Рутинные поступки, привычные разговоры. Действие лишь на самую малость смещено в будущее. И это жуть! И здорово написано! Мастерски сделано! Очень едкая, горькая социологическая зарисовка...

Рассказ, надо сказать, в 2000 году был напечатан в фэнзине “Widok z Wysokiego Zamku” (№ 2-3), а позже вошел в состав авторского сборника писателя “Szklany Szpon/Стеклянный коготь” (2004).

Напомню, что это уже восьмая наша встреча с писателем: его рассказы см. “Fantastyka” № 5/1984, 4/1987; “Nowa Fantastyka” № № 5/1993, 9/1994; 12/1996; 6/1999; интервью – “Nowa Fantastyka” № 5/1992. Встречались мы с паном Эугенюшем и как с переводчиком с русского языка. Рассказ “Co za Day!” на русский язык не переводился. На его некомплектную карточку можно глянуть здесь А почитать об авторе можно тут

6. В этой же рубрике размещен рассказ Марека Орамуса/Marek Oramus ”Zima w Trójkącie Bermudskim/Зима в Бермудском треугольнике” (стр. 42 – 56). Иллюстрации БОГУСЛАВА ПОЛЬХА/Bogusław Polch.

«Этим рассказом Орамус не представляет нам свое видение фэнтези, а продолжает с нею (фэнтези) спор, в который ввязался как критик. Весной этого года, выступая по приглашению молодых полонистов в Варшавском университете, он вместо доклада огласил там пасквиль на фэнтези, издеваясь над ее перегруженностью магическими артефактами и высмеивая мотивацию героев, занимающихся их поисками. И прежде всего – удивляясь пренебрежению большинства авторов фэнтези тем фактом, что раз уж мир можно изменять (улучшать?) с помощью магии, надо перед этим поставить этому миру правильный диагноз (дать ему верную оценку). Литературные вариации всех этих критических тез можно найти в рассказе. Получилось интересное произведение антифэнтези (то есть все же фэнтези), шутливый шарж на определенные литераторские круги и вместе с тем взламывающий жанровые ограничения драматический рассказ, в котором взрослые люди делают зрелый, хотя в чем-то ужасающий выбор». (Мацей Паровский)

В рассказе действительно много забавного (причем забавлялись оба: как писатель при написании, так и художник при иллюстрировании), начиная хотя бы с названия рассказа. «Место, в в котором вы высадились, называется Бермудским треугольником, -- объясняет один из второстепенных героев рассказа одному из главных действующих лиц. -- Одна вершина находится здесь, вторая в баре “Corso”, а третья там, где мы сей момент находимся. То есть в данный момент это вообще-то не треугольник, а отрезок … И помолчал, обдумывая этот геометрический парадокс. – Место это известно странными событиями, -- добавил он» (и в самом деле парадокс, поскольку находятся собеседники в баре “Corso”. W.).

А началось все с того, что в городе, неподалеку от трамвайной остановки, появился вдруг ниоткуда дюжий молодец в странной одежде и с мечом в ножнах за спиной. (Позже ниоткуда появился также его боевой жеребец Розенцваль/Rozencwal). Парня зовут Психуй (Psichuj), и он, кроме тяжелого и острого меча обладает также магическими подштанниками, обеспечивающими ему неуязвимость и… ну и еще кое-чем. Позже, кстати, появляется еще и принцесса Мативильда (Matywilda), которой в свое время достался магический бюстгалтер… Психуй и его конь гостят у местного градоначальника (таковым, по крайней мере считает его на первых порах Психуй), подозрительно похожего на кое-кого из наших с вами знакомых, в подозрительно знакомом офисе (стоит приглядеться к картине на стене), где ведутся долгие, умные и плодотворные беседы…

Нет, это нужно читать – пересказывать все эти шутки не имеет смысла. Но вот читаешь, и с губ сползает усмешка. «Разве вы не понимаете, -- сказала она, -- что это провокация? Вся эта наша погоня за магическими вещами, вся фантастическая мощь… Сатана говорит: вот я даю вам власть над миром, мните его пальцами как пластилин, вот вам магические штучки, которые обеспечат вас недоступными простым смертным возможностями, от вас и только от вас зависит, как вы ими воспользуетесь. Но это ловушка: ибо как навести порядок? По чьему разумению? И безболезненно? Выравнивание кривых дорожек человечества не обойдется без жертв, без проливания крови невинных людей, как это многократно доказано у нас на Зелжиноре. Желая принести справедливость миру и людям, направить их на какой-то новый путь, мы сами становимся на путь узурпации, покушаемся на то, что не может удаться, поскольку нас превышает. Кто завладел могучими силами, чтобы исправить судьбы ближних своих, должен прежде этого взять на себя огромный труд по суду над миром – а это может только Бог! Ибо никто, кроме Него, не знает столько о подсудимых, чтобы вынести им справедливые приговоры. Поэтому снискание магических артефактов ничего не заканчивает, ничем не увенчивает, но лишь начинает невозможное. Не на людские это силы…»

Позже рассказ был включен в состав авторского сборника “Rewolucja z dostawą na miejśce/Революция с доставкой на место” (2002, 2020). Ни карточки рассказа, ни биобиблиографии его автора на сайте ФАНТЛАБ нет.